— Иди работай! Понадобишься, кликнем, — отправил его старшина. — Ну? Что скажете, чемоданщики? — А это относилось к нам.

— Мы без пяти минут жених и невеста, — пояснил я, не считая это утверждение преступной ложью, но с тревогой посмотрел на Лину, как-то она отнесётся к моим словам.

Но моя боевая подруга меня не подвела, сказав:

— У нас любовь с детского сада!

Обращаясь к молодому сержанту, — уж он-то должен нас понять, — я открыл представителям власти нашу тайну.

— Это разврат! Мало им своих институтов, так они его тащат в детский сад! Старшина, давай их в КПЗ! — раскричался предатель-сержант.

— Помолчи! — одёрнул его старшина. — Вот что, ромеи и джульетты, чтоб я здесь вас больше не видел. Целуйтесь хоть в Москве, на Красной площади. А сунетесь на вокзал, пришьём статью!

Мы вернулись в чёрные тени деревьев и тёмные дворы, как к себе домой после долгого отсутствия, и мне и здесь было хорошо — со мной была любимая девушка… Мне даже приснился эротический сон: будто мы с Линой зашли в универмаг и там покупаем для меня мужскую рубашку. Верхнюю, верхнюю, разумеется. Это была инициатива Лины. По её мнению, мне следовало предстать на экзамене красивым и элегантным. Она же и подобрала к новой сорочке подходящий полосатый галстук.

И вот настал день экзамена по истории СССР — по сути всё решающего испытания. Придя на кафедру, я был приятно изумлён и очень растроган, увидев Лину. «Значит, она меня тоже любит!» — возликовала моя душа.

— Ты пришла поболеть? Не беспокойся. Для меня это всего лишь формальность, — сказал я, взяв её руки в свои.

— Не забывай, у тебя есть конкурент, — деликатно напомнила Лина.

— Бедняге ничего не светит, — сказал я, может, несколько жестоко, но справедливо. Конечно, с моей точки зрения. — Кстати, где же он? Волосюк не любит, если опаздывают. А может, он вообще не придёт. Понял бессмысленность своей затеи и теперь небось трясётся в автобусе, катит восвояси. Да, да, он определённо струсил.

— Ну зачем же так. Возможно, его задержали непредвиденные обстоятельства и он будет с минуты на минуту, — произнесла Лина с мягким укором.

Но пока пришёл сам профессор Волосюк, он явился бесшумно, как-то вдруг, мы не успели разомкнуть руки.

— Вижу, все в сборе. Приятно, когда среди соперников царят мир и любовь! — обрадовался добряк-профессор и, отойдя к своему столу, занялся какими-то бумагами.

— Как это понимать? Он — это ты?! — спросил я вполголоса, ещё не веря своим ушам.

— Он — это я, — смущённо подтвердила Лина, тоже почти шёпотом.

— Так что же ты? — я не находил слов.

— Я хотела преподнести сюрприз. Я предупреждала.

— Приятный сюрприз, — напомнил я. — А этот…

— Я думала, тебе будет приятно, что он — это я.

— Ты думала, я садист? Спасибо! Ведь я как бы должен тебя своими руками, словно Отелло… Только по другому поводу. Ты меня превращаешь в убийцу! — Я невольно почувствовал себя героем из шекспировской трагедии, только эту великий Вильям не успел написать. А может, и сочинил, но вихри исторических бурь унесли рукопись прямо со стола и развеяли по зелёным английским равнинам.

— Не бойся! Я чертовски живуча, — улыбнулась Лина.

— У тебя нет никаких шансов. Даже такого! — Я показал ей ноготь своего мизинца.

— Нестор, я сейчас всё исправлю, если ты так переживаешь. Ну её, аспирантуру! Сейчас скажу: я передумала и снимаю свою кандидатуру. Хочу назад в свою школу, к моим ребятам, — засуетилась Лина и окликнула Волосюка: — Профессор!

— Я слушаю, слушаю, голубушка! — отозвался Волосюк, оторвавшись от своего занятия.

— Профессор, она собиралась сказать… в общем, мы готовы. Оба, — опередил я Лину. И это был роковой шаг.

Оказывается, мойры, богини судьбы, все скопом швырнули мне из голубых небес, с вершины своего Олимпа красно-белый спасательный круг, и, ухватись я за этот божий дар, всё пошло бы по моему плану, но я самонадеянно его отверг!

— Ну, смотри, я хотела, как тебе лучше. Да ты не расстраивайся. Я переживу, — сказала Лина совсем по-матерински. А может, так утешают жёны.

Мы присели рядышком за один из столов. А вскоре к профессору присоединились остальные члены комиссии, сели одёсную и ошую, то есть по правую и левую руку от Волосюка, и тот сказал, благожелательно оглядывая нас с Линой, ожидающих своего часа:

— Вижу, ваши полки приготовились к бою. Ну, друзья-ратоборцы, кто первым пойдёт «на вы»?

— Вперёд мы выпускаем Северова. Он — наш Пересвет, — опередив меня, в тон ему прытко ответила Лина.

Я на неё зашипел:

— Зачем ты его дразнишь? Он не всегда понимает шутки.

— А мне теперь всё трын-трава, — прошептала Лина бесшабашно.

— Я, стало быть, Челубей, — однако, ничуть не обидясь, резюмировал Волосюк. — Значит, вы, голубушка, не теряете чувства юмора? Это хорошо! Ну, коли так, Северов, милости просим на лобное место.

— Подожди, — остановила меня моя соперница и заботливо поправила галстук, будто собирала в поход на половцев. — Тебе ни пуха ни пера, а я иду к чёрту.

Я говорил обстоятельно и уверенно, а когда ответил на особо коварный вопрос, за моей спиной раздались аплодисменты и голос резвящейся Лины:

— Браво, Нестор!

— Кузькина! — будто бы строго одёрнул её Волосюк, но было видно: он тоже доволен моим ответом.

— Смелее, профессор, ставьте, ставьте «отлично»! Неужели вы ещё сомневаетесь? — не унималась Лина.

— У кого ещё будут вопросы? — спросил Волосюк своих коллег.

Те, одобрительно глядя на меня, ответили: мол, всё ясно, лично они удовлетворены. И профессор поставил мне «отлично».

— Ступайте, Северов. А мы послушаем нашу кавалерист-девицу. Посмотрим, по-прежнему ли боек её язычок, — сказал Волосюк.

— Я останусь, поболею за Кузькину, — ответил я, считая: моё присутствие придаст ей душевные силы, поможет справиться с горечью поражения.

Я направился к нашему столу, а Лина побрела на освободившееся «лобное место». На какое-то мгновение мы встретились, и она сердито прошептала:

— Чтоб ты видел мой позор? Не хочу! Жди меня в коридоре. Я не задержусь.

Однако прошло десять… пятнадцать… двадцать минут, а она всё ещё оставалась в руках, — нет, в лапах! — комиссии. Что они с ней вытворяют, инквизиторы?! Я метался по пустынному институтскому коридору, рисуя в своём воображении ужасные картины. Вот Лина безутешно рыдает, бьётся головой о профессорский стол, вот она и вовсе лишилась чувств, точно в какой-нибудь мелодраме, а члены комиссии во главе с Волосюком плещут в её безжизненное белое лицо водой из графина.

Наконец я не выдержал, распахнул дверь и сказал, не придумав ничего лучшего: